Преступление коммунистов против русской деревни — "ликвидация неперспективных деревень"

На русской земле с незапамятных времен крестьяне всегда переселялись на необжитые места. Переселение случалось не так уж часто и происходило по-разному в разное время. До октябрьского переворота семнадцатого года крестьяне осваивали новые земли в основном тогда, когда в деревнях и сёлах европейской части России становилось тесновато и возникала необходимость расширения сельских поселений. Чаще всего неосвоенные земли выбирались вблизи прежних мест жительства, чтобы на новом месте было легче и быстрее всем миром построить новую хату и обустроить хозяйство, не тратя много времени на переезд и дорогу до пахотного поля. Массовое переселение крестьян было организовано в первом десятилетии прошлого столетия премьер-министром Российской империи Петром Столыпиным, человеком благочестия, ума и совести, сделавшем очень многое для укрепления государственности в России. По его инициативе государство обеспечивало благоприятные условия добровольного переселения крестьян со своим хозяйским скарбом на свободные земли Сибири и Поволжья, где они в новых условиях очень быстро благоустраивались и продолжали заниматься своим любимым делом.

Из трёх миллионов крестьян-переселенцев лишь пятая часть вернулась на прежнее место жительства, и на это была их добрая воля — никто никого не принуждал ни переселяться и не возвращаться обратно на родную землю. Совсем по-другому, с советским размахом переселялись крестьяне после большевицкого переворота. Причём переселялись не добровольно, а принудительно, «по воле партии». В тридцатые годы во время раскулачивания и сплошной коллективизации массовое переселение крестьян, едва ставших на ноги, превратилось в их принудительное изгнание из родной земли – ссылку в холодные необжитые края Севера и Сибири, где многие из них умирали от голода и холода. В разные годы ссылались не только отдельные, «провинившиеся» крепкие крестьяне, но и целые деревни и сёла, и даже целые народы из своих родных мест проживания, веками обжитых. Принудительно переселяли крестьян целыми деревнями и сёлами при строительстве гигантских гидроэлектростанций в средине прошлого столетия, когда заливались водой огромные территории лугов, пахотных земель, лесов и бывших многочисленный селений. Особенно массовым было переселение при сооружении каскада мощных гидроэлектростанций на Волге, Днепре и на других равнинных реках, где при возведении плотины из-за относительно небольшого естественного перепада уровней воды образовывались гигантские водохранилища, застойные слабопроточные водоёмы, подобные бескрайним морям. Переселялись крестьяне, хотя и не столь массово и не по принуждению, как в тридцатые годы, при широкомасштабном освоении целинных залежных земель во второй половине пятидесятых годов прошлого века по инициативе Никиты Хрущёва, партийного главы государства того времени. Оно продолжилось и в дальнейшим, когда многие деревни на русской равнине были официально признаны «неперспективными» и подлежащими ликвидации.
Безумная ликвидация, позаимствованная большевицкими вольнодумцами-революционерами из французской практики массового уничтожения, очень прочно прижилась на русской земле.

По злой воле самозваных большевиков ликвидировали всех и вся – сначала «буржуазию», а потом и неисчислимое множество «врагов народа». Ликвидация не обошла стороной ни одну деревню, ни одно село, когда истребляли крепких крестьян, выполняя «архиважную» большевицкую задачу «ликвидации кулаков как класса». А спустя десятилетия зловещая ликвидация докатилась и до «неперспективных» деревень. Да и слово «неперспективный», изобретённое молодыми советскими «учёными-экономистами», устремлёнными в «светлое будущее», оказалось не менее зловещим. Раньше, до такого хитроумного изобретения в Словаре русского языка не было слова «неперспективный», а было похожее, но всё же другое слово – «бесперспективный», понятное простому народу. «Ликвидация неперспективных деревень», преломлённая через все партийные сходки, включая верховную кремлёвскую, коснулась великого множества крестьян российского нечерноземья. Концепцию «ликвидации» разрабатывала в 1960-х годах группа экономистов под руководством А.Г. Аганбегяна. Одним из авторов идеи «ликвидации», как следует из разных опубликованных статей, считается Т.И. Заславская, в скором будущем ставшая академиком. «Ликвидация деревень», сулившая экономическую выгоду и златые горы, была поддержана А.Н. Яковлевым на высоком партийном уровне и внедрена в сельскую жизнь, а спустя десятилетия, когда проявились печальные последствия такого «научного» внедрения, неоднократно подвергалась критике в различных средствах массовой информации. По-видимому, Т.И. Заславская, родившаяся в 1927 году, через десять лет после октябрьского переворота, и выросшая в городе, не знала, какие тяготы испытывали русские крестьяне при «строительстве социализма» в деревне, но, скорее всего, она слышала о нелёгкой сельской жизни. И это, вероятно, определило её выбор будущей профессии, правда не сразу. Сначала, в 1943 году она поступила на физический факультет Московского государственного университета, а затем, не закончив его, перевелась на экономический факультет того же университета. Спустя 13 лет она защитила кандидатскую диссертацию «Трудодень и принцип материальной заинтересованности в колхозах», а через семь лет, будучи 35-летней научной сотрудницей, по приглашению А.Г. Аганбегяна переехала в Новосибирский академгородок, где вскоре защитила докторскую диссертацию «Экономические проблемы распределения по труду в колхозах». Из названий диссертаций видно, что они посвящены колхозной жизни. Не вдаваясь в подробности этих работ, вне зависимости от авторства идеи «ликвидации неперспективных деревень», которое позднее диссертант отрицала, очевидно, что они основаны на марксистской теории экономики. Иначе в советскую эпоху партийного единовластия со строгой ориентацией в «светлое будущее» и быть не могло. И об этом академик Т.И. Заславская в 1983 году, несмотря на то, что советские «нерушимые» устои начали рушиться, вспоминала: «... Я была ошарашена и ослеплена «Капиталом», величием и последовательностью Марксовой мысли, находящей порядок и внутренние законы там, где непосредственно виден хаос». Один из главных критериев защиты любой диссертации, кандидатской или докторской, – внедрение результатов исследований. Если результаты экономических исследований не только Заславской Т.И., но и других отечественных соискателей-экономистов были и внедрены в организацию колхозного труда, то следствия их внедрения всем известны – еле выживавшие колхозы и в дальнейшем продолжали стремительно разваливаться. Подобное с внедрением научных результатов гораздо реже случается при защите диссертаций в других отраслях науки, естественно-научных и технических, где критерий истины – эксперименты и разработанные на их основе новые технологии и изделия, а не пространные рассуждения, вытекающие из «единственно правильных» трудов «классиков» марксизма-ленинизма – науки не побеждать добрыми делами, а разрушать всё до основания путём беспощадной классовой борьбы, доведённой до кровопролития. Верной социалистическим идеалам академик Т.И. Заславская осталась и после падения коммунистического режима на российской земле. В 2000-х годах она вспоминала: «...Несмотря на критические отношения к социальным институтам советского общества, я была абсолютно лояльна к социалистическому строю, считала необходимым и возможным его совершенствование и вовсе не думала о его сломе и подрыве». Очевидно, «абсолютная лояльность к социалистическому строю» подняла её, как и других особо почитаемых экономистов, пригретых партийной властью, на самый высокий академический олимп, с головокружительной высоты которой им было трудно разглядеть, что творилось на родной земле прямо под ногами. Советским академикам-экономистам, в том числе А.Г. Аганбегяну, советнику генерального секретаря ЦК КПСС по вопросам экономики в годы перестройки, никто не мешал на научной основе доказать экономическую несостоятельность социалистической утопии. Однако этого не случилось – таких научно обоснованных доказательств они не представили. Трудно сказать, пробудилось ли их совесть и осознали ли они свою ответственность перед обществом, о которой прозревшая Т.И. Заславская говорила: «Будучи одним из всего одиннадцати академиков-экономистов и получая высокую зарплату от государства, я считаю себя персонально ответственной за состояние экономики и общества». А состояние советской экономики всем просвещённым людям было известно: совсем невысокое качество отечественных промышленных товаров широкого потребления, очень низкая производительность труда, хронический дефицит продовольственных товаров, даже самых жизненно необходимых. Советские «экономисты» оказались не в состоянии решить принципи-ально важную задачу – вскрыть причину экономической несостоятельности коммунистической утопии, внедренной на российской земле большевицкими полуобразованными «мудрецами». По-видимому, они не изучали философских трудов наших соотечественников-учёных, в том числе Ивана Александровича Ильина, выдающегося русского философа, профессора Московского университета, доказавшего несостоятельность и даже пагубность социализма и коммунизма. Они совсем не знали предмета своих изысканий – крестьянской жизни и каким тяжким трудом добывается хлеб насущный, и сидя в своих роскошных академических кабинетах, зашторенных от внешнего мира, изобретали якобы теории, которые годились разве что для подобных теорий, далёких от практики и реальной жизни. Своими заумными «теориями» они оказали не меньшее пагубное влияние на крестьянскую жизнь, чем изучаемый в то время в средней школе, широко известный роман «Поднятая целина» Михаила Шолохова, написанный в угоду партийной власти и не отразившего в полной мере трагических последствий бандитского раскулачивания и принудительной сплошной коллективизации, которые привели к повсеместной разрухе, очередному массовому голоду, разорению крестьян с многомиллионными жертвами.
С внедрением экономической «теории» в сельскую жизнь во второй половине шестидесятых годов прошлого века началась очередная широкомасштабная партийная компания – «ликвидация неперспективных деревень». В 1968 году на высоком партийном уровне были приняты «Правила застройки сельских населённых пунктов РСФСР». В этом документе с вполне благозвучным названием появились зловещие слова «неперспективные деревни». В «неперспективных деревнях», «по единственно верному» партийному решению, закрывались школы, магазины, клубы, хлебопекарни, фельдшерские пункты. Прекращалось финансирование строительства новых сельских общественных объектов. Не ремонтировались просёлочные дороги. Сельские жители не снабжались электроэнергией и не обеспечивались телефонной связью. Ликвидировались автобусные маршруты. «Неперспективных» жителей предполагалось переселить в укрупнённые «перспективные» поселения. По оценке экономистов-ликвидаторов, едва научившихся считать до десяти, в масштабах всей страны ликвидация «неперспективных деревень» сулила огромный экономический эффект. В погоне за якобы экономическим эффектом они не смогли разглядеть печальную картину жизни глубоко несчастных крестьян, которым приходилось ежедневно бороться за выживание, и об этой народной беде зажравшиеся советские идеологи и партийцы всех мастей не хотели знать. Через несколько лет, в 1974 году был принят ещё один «архиважный» партийный документ с красивым названием «О мерах по дальнейшему развитию сельского хозяйства нечернозёмной зоны РСФСР». Согласно нему, планировалось ликвидировать 114 тысяч населённых пунктов (более 80 процентов) в центральной части России, отнесённых к «неперспективным». Эти цифры показывают, что речь идёт вовсе не о развитии сельского хозяйства, как это следует из названия документа, а совершенно о другом – его глобальном разорении путём ликвидации деревень. Очевидно, продажные борзописцы, составлявшие этот документ в угоду партийных властителей, перепутали понятие «развитие», означающее процесс совершенства, со словом «ликвидация», которое имеет совсем другой смысл – уничтожение, влекущее за собой деградацию и разрушение. Из текста этого зловещего документа видно, что его составители и организаторы очередного нашествия на деревню, восседавшие в царских палатах древнего Кремля, не имели даже малейшего представления о жизни крестьян, работавших от зари до зари и получавших за свой труд не хлеб и не деньги, а пресловутые палочки.
Во многих семьях все тяготы крестьянской жизни ложились на плечи несчастных вдов, мужья и старшие сыновья которых не вернулись домой после войны. В каждом хозяйстве, кроме приусадебного участка, основного источника выживания, было и небольшое хозяйство. А как при ликвидации деревни перевозить свои хату, хозяйство и надворные постройки на новое место жительства, в перспективную деревню? И под силу ли такое переселение многодетной крестьянке-вдове? И к какой беде приведёт такое бесперспективное переселение? Эти и другие вопросы совсем не волновали и не интересовали высоких партийных чиновников, живших в роскошных московских квартирах с видом на златоглавую Москву. Переселить бы таких партийцев в деревню, тогда наверняка не было бы той непоправимой беды, которая в очередной раз обрушилась на многочисленные крестьянские семьи. А для местных партийцев, хоть и знавших сельскую жизнь, главная задача заключалась в выполнении и перевыполнении всё того, что «велит партия», чтобы остаться у горнила власти. И ради этого они готовы были провести хоть сплошную ликвидацию всех деревень подобно тому, как в тридцатые годы проводилась сплошная стопроцентная коллективизация с изъятием земли и имущества у крестьян. Очевидно, ни экономисты-ликвидаторы, ни партийные чиновники, академий не кончавшие, не ведали, как зарождалась жизнь на русской земле. А крестьянская жизнь здесь всегда была трудной. В северной и средней частях русской равнины с большим трудом у природы отвоёвывались небольшие участки земли для земледелия и животноводства. Для этого всем миром вырубались леса и осушались болота. Так постепенно образовывались небольшие поселения – деревни и сёла в одной-двух верстах друг от друга и примыкавших к пашням, лесам и пастбищам. При коллективизации объединялись в колхозы не только крестьянские хозяйства, но и смежные деревни. А в дальнейшем при укрупнении колхозов пахотные земли и пастбища всё больше удалялись от сельских поселений, и приходилось перегонять сельскохозяйственную технику на большие расстояния. А при выселении крестьян из «неперспективных деревень» в центральную усадьбу колхоза расстояние до полей и пастбищ ещё больше увеличилось. При плохом состоянии сельских дорог, которые ранней весной и поздней осенью превращаются в непроходимые топи, такое переселение, направленное якобы не улучшение жизни крестьян, оказалось смерти подобно – стали ещё быстрее разоряться колхозы и, как следствие, сократилось землепользование с выводом из оборота миллионов гектар сельскохозяйственных угодий. Ликвидация «неперспективных деревень», да и прежние безумные социальные эксперименты, беспощадно проводимые полуобразованными большевицкими и партийными вожаками над русскими крестьянами после октябрьского переворота семнадцатого года вопреки вековым традициям и опыту отечественного сельского хозяйства, привели к тому, что деревни стали вымирать, а колхозы, где всё наше, но не всё моё, не смогли обеспечить хлебом насущным свой народ. И в шестидесятые годы прошлого века так называемое советское государство вынуждено было закупать миллионы тон зерна за рубежом. С вопросом о закупке зерна Никита Хрущёв, глава партийного государства, впервые обратился к Джону Кеннеди, президенту Соединённых Штатов. Про закупку зерна Советским Союзом с богатыми чернозёмными землями сочинялись разные анекдоты. Один из них оказался пророческим – смекалистые американские эксперты на вопрос «Как долго СССР будет покупать хлеб?» ответили: «При коммунистическом мироустройстве всегда». Борьбу с «неперспективными деревнями» русский писатель Василий Белов назвал «преступлением против крестьянства». Во второй половине 1980-х годов этот поистине народный писатель, хорошо знавший сельскую жизнь, открыто заявлял: «У нас на Вологодчине из-за «неперспективности» прекратили существование многие тысячи деревень. А по всему Северо-Западу РСФСР – десятки тысяч. Вдумаемся: из 140 000 нечерноземных сел в том регионе предполагалось оставить лишь 29 000!». В реальной жизни этот план, как многие другие социалистические планы, был перевыполнен уже в конце 1970-х годов, по данным официальной статистики, в северо-западном регионе осталось примерно на треть меньше неликвидированных деревень, чем было запланировано партийными властями. Подобная сельская трагедия случилась не только на Вологодчине, но и во всех областях российского нечерноземья. Исключение не составил и Вилегодский район Архангельской области. Как следует из статьи В.А. Башлачёва, в этом районе в 1930 году к началу раскулачивания и коллективизации было 225 поселений с 24 тысячами жителей. В районе успешно работал льнозавод. При коллективизации все поселения были объединены в 147 колхозов. С началом войны деревни лишились основной рабочей силы – в 1941 году на фронт было призвано шесть тысяч мужчин, каждый четвёртый от всего сельского населения района. И ещё три тысячи молодых женщин, включая девушек, было мобилизовано на строительство оборонительных сооружений в Карелию и под Вологду. В районе не осталось ни одной неосиротевшей семьи – домой не вернулись многие отцы, мужья и братья. Все тяготы сельской жизни свалились на плечи многодетных вдов, вынужденных работать от зари до зари сначала на колхозном поле, а потом и на своём, чтобы не умереть с голоду. Несмотря на огромные потери мужской силы в войне, сельская жизнь в районе с большим трудом, но всё же постепенно налаживалась. Однако социальные эксперименты, продолженные «по велению партии» в послевоенное время, приводили не к возрождению деревень, а к их вымиранию. Так, за семьдесят лет к 2002 году число поселений в Вилегодском районе сократилось примерно на треть. И в некоторых деревнях оставалось не более одного или двух жителей преклонного возраста, немощных стариков и старух, решивших умереть на родной земле. В шестидесятые годы был ликвидирован единственный в районе льнозавод и оказались ненужными ветряные мельницы. Закрывались начальные, семилетние и средние школы. Оказались безжизненными целые деревни. Оставалось без хозяев множество покосившихся изб с разбитыми оконными стёклами. Везде и всюду наблюдалась одна и та же печальная до слёз картина – заброшенные полуразрушенные хаты, заросшие бурьяном приусадебные участки, крестьянские дворы и сельские улицы, по которым ещё несколько десятилетий назад сновали неугомонные весёлые дети.

При ликвидации «неперспективных деревень» никого насильно не выгоняли из родного дома, как это было в тридцатые годы при раскулачивании. Однако никто из жителей этих деревень, приговорённых к неизбежному вымиранию, не торопился разбирать по брёвнам свои хаты и надворные постройки, чтобы переехать в «перспективные» деревни. Не вынуждали и не торопили их покидать своё родное место жительства и местные партийные чиновники, среди которых было немало благомыслящих и порядочных людей, не лишённых чувства человеческого сострадания. Тем не менее деревни сиротели и пустели – сельская молодёжь устремилась в города. Уезжали все, кто хотел уехать, даже не достигнув совершеннолетия. Молодые люди с незаконченным семилетним образованием, уехав в город к своим старшим братьям либо сёстрам, спустя некоторое время устраивалось на «ударные стройки социализма, переходящего в коммунизм». Повзрослевших призывали в армию. Все покинувшие родной дом редко когда возвращались в деревню. Никому не хотелось ходить в школу за шесть-восемь километров. Да и как ходить, если дорогу зимой заметает снегом выше колена, а весной и осенью она превращается в непроходимые топи. Никому не хотелось оставаться в родной деревне, чтобы задаром работать в колхозе. А родители, в большинстве своём несчастные вдовы, измождённые тяжёлым непосильным трудом, несмотря на все невзгды, всё же оставались наедине со своим горем доживать свой век в муках и страданиях в ликвидируемых родных деревнях. Доживали и умирали они по-разному. Кого-то находили в февральскую вьюгу замёрзшим в глубоком снегу вместе с саночками, нагруженными хворостом, нарубленном в лесу. Кого-то смерть настигала с ведром воды прямо на пороге родного дома. А в одной деревне поздней осенью, когда были сжаты и убраны почти все полосы, глубоко несчастная женщина, оставшаяся без мужа, постаревшая раньше времени и едва державшаяся на ногах, не дождавшись приезда своих дочерей из города (единственный её сын погиб на фронте), вышла в поле, чтобы собрать картофель до первого снега, и, потеряв сознание, упала в борозду лицом к земле, которую она всем сердцем любила и на которой она оказалась бездыханной... Бредовая бесперспективная затея, исходившая от «образованных» экономистов, не сумевших опуститься с академических высот на крестьянскую землю, полностью провалилась – колхозы, лежавшие на боку, ещё быстрее стали разваливаться, а деревни стремительно вымирать. Не поднялась деревня на ноги и в девяностые годы прошлого века, после падения коммунистического режима, когда пахотная земля оказалась в руках вовсе не земледельцев, а проходимцев из бывших «слуг народа», сообразивших, что земля – это самый лучший и надёжный капитал. Большевицкая перспектива в «светлое будущее», начавшаяся сразу же после октябрьского переворота семнадцатого года, продолжилась страшным экспериментом над русским и братскими народами. Ни один народ мира вне нашего отечества не испытал на себе последствий чудовищного эксперимента, затеянного большевицкими «мудрецами». Такой безумный эксперимент, растянувшийся на долгие мучительные десятилетия, завершился ликвидацией и вымиранием деревень на российской земле, которую в поте лица в течение столетий отвоёвывали у природы многие поколения крестьян-тружеников и которая по воле партийных ликвидаторов и новоявленных самозваных «демократов» стала зарастать бурьяном и кустарником.