Андрей Беляев (Москва, НИИ, 1960е -1980е): (Примечание: нельзя было свободно сделать ксерокопию)
В 1986 был автоматический ксерокс, только стоял он в опечатанном помещении, а копии можно было делать только по визе начальника подразделения. И ещё периодически приходил милицейский офицер, проверял.
В нашем НИИ первый копировальный аппарат "Эра" появился в конце 1960-х. Но это был солидный аппарат примерно с теперешний томограф, и с особым оператором. На одну копию уходило минуты 3-4. После экспозиции копию надо было поместить в особую кассету, перевернуть её несколько раз, чтобы проявить и закрепить изображение. На копирование учебника алгебры ушла бы неделя. Но вспомнился ещё один совковый обычай. В предпраздничный день полагалось все пишущие машинки стащить в запираемую комнату (чаще кабинет заведующего) и там хранить под печатью. В этом обряде какая-то логика чувствовалась. Ну что сделает пробравшийся враг за одно воскресенье? А вот за два праздничных дня подряд (1-2 мая, 7-8 ноября) он чёрт знает сколько листовок сможет напечатать. Однако гебистская шизофрения вполне проявилась, когда ввели красную субботу, и два выходных подряд стали обычным делом. Но порядок сохранился. Если очередные два нерабочих дня были праздниками, машинки запирали, а если это был обычный уикенд, то они оставались на своих местах. (Здесь ещё не надо забывать, что при совке, если праздничный день попадал на субботу или воскресенье, он никак не компенсировался).
Людмила Новикова (НИИ в Москве, конец 1970х-нач.1980х):
Я тоже помню. В институте, где я работала, копировальная комната была на последнем этаже за массивной железной дверью. Туда заходил только один человек, который там работал, а все, кому надо было копировать, передавали материалы ему. И, по-моему, нужны были подписи завлаба, по крайней мере на какие-то материалы. Может быть, кто-то еще имел доступ в эту комнату, но не рядовые сотрудники.
Виктор Иокиранта:
А ксерокса коммунисты боялись как огня, ведь на нём можно было размножить листовки или самиздатовские книги. При ксероксе был журнал, в котором отмечалось: кто, какого документа и сколько копий сделал. И расписаться в их получении, и указать, куда копии подшиты или переданы. Такая мура. Это году в 1982 я сталкивался, кажется.
Виктор Вадимов:
На ночь и нерабочие дни помещения с множительной техникой опечатывались.
Виктор Иокиранта:
А как без этого-то? Иначе враги Советской власти (читай: народа) могут ночью творить свои чёрные дела, листовки размножать.
Виктор Вадимов:
Враги сего не боялись и вещали через радио. Не от листовок была, а от книженций вражеских защита. По тем же "голосам" Солженицына читали, а некоторые записывали и тиражировали, и это было совсем нестерпимо.
Олег Чехов:
Множительная техника была на учете, это да. Чтобы прорваться к ксероксу надо было получить официальное добро. А печатная машинка у нас дома была. ГДР-овская «Эрика». Никто ее не регистрировал.
Jaugen Keppul:
Да, машинки были, печатали и дома, и на работе. Можно было что-то напечатать, не совсем разрешённое. Но дело в том, что "почерк' каждой машинки был уникальный, и при желании гэбня всегда могла определить, на какой именно это было напечатано.
Олег Чехов:
И это правда. Машинка вычислялась, но регистрировать не заставляли.
Татьяна Шиповская:
Ксероксов в 1970-х, например, ещё не было. Были ротапринты. У нас в институте в 1970-х годах был предмет, где мы изучали все эти копировальные средства. Это были здоровые аппараты, а также печатные с перфораторной лентой.
Jaugen Keppul:
Вот за ксероксами, действительно, был довольно строгий контроль. Но в середине восьмидесятых если у тебя был знакомый, имеющий доступ к этому делу, ты мог вполне что-нибудь для себя напечатать.
Александр Уманский:
Всё так. Ещё почему-то каратэ попало под запрет в 1970-е. Реальный срок человек получил, помню.
Владимир Король:
Кажется, это было связано с конкуренцией с официальными единоборствами (самбо), а официально интерпретировалось как чуждое влияние и неконтролируемое обучение боевым искусствам, которые затем применяли уголовные элементы. (Утверждалось, что советские боевые виды спорта воспитывают у занимающихся благородство и прочие положительные черты строителя коммунизма)
Татьяна Шиповская:
Каратэ было под запретом как и йога. Также были запрещены Ушу и Тайчи. Реально запрещены, могли посадить.
Александр Уманский:
Я лично знал тренера по каратэ получившего реальные 3 года общего режима.
Андрей Ракин: (Примечание: речь зашла о библиотеке им.Ленина в Москве)
Говорю как постоянный абонент Ленинки. Общий зал библиотеки был закрыт навсегда в конце 1960-х. Это тот, что был прямо в Пашкове доме. После этого работал только научный зал, а для него нужно было обязательно направление с работы. Желательно с ученой степенью. Такое направление я смог получить уже только закончив Физтех.
Людмила Новикова:
Подтверждаю про Ленинку в Москве (1970е). Только научные работники и по направлению. Простые люди попасть туда не могли.
Андрей Гирдов:
Аналогично в "Публичку" в Ленинграде.
Валерий Мещеряков:
В солидном советском банке занимался внешними связями и приходилось составлять сметы расходов на прием иностранных делегаций. Самое забавное, что соответствующее постановление ЦК и Совмина - секретное, а составленная мною смета - даже не ДСП.
Для того, чтобы делегации, скажем из ГДР, посетить Звездный городок, нужно было написать два секретных письма с просьбой в Генштаб и КГБ. Получив от них ответы, нужно написать еще одно письмо в Совмин, указав в нем, что согласие Генштаба (т. Иванов) и КГБ (т.Перов) имеется. Все люди были при деле, безработных не было.
Андрей Гирдов:
Немного о "ПЯ" и других мелочах.
- Ты где работаешь?
- Даа, в почтовом ящике.
- Ааа, понятно.
Что понятно? Какой "почтовый ящик"? Но это сейчас непонятно, а тогда такой ответ никого не удивлял. Еще бы, кого могут удивлять привычные вещи, когда почти весь город работает в заведениях, хотя и с разными названиями, но объединенных в одну сущность, называемую именно так - "почтовый ящик". Да, были времена, когда даже известие о том, что в соседней булочной изготавливают, например, баллистические ракеты, никого бы не удивило. Все все знали, а те, которые не знали, делали вид, что знают, чтобы не выглядеть не осведомленными. Вообще, выглядеть незнающим как-то было немодно, скорее неуютно, поскольку не знающий брал на себя груз политической безграмотности, что не вязалось с моральным обликом Советского человека.
Все знали, что "почтовый ящик" - это что-то секретное. Так оно и было. "Почтовые ящики" как раз и занимались проектированием, выпуском и внедрением секретов в индустрию всей страны, правда, с мощным креном в милитаристскую сторону, что кроме гордости никакой практической пользы людям не приносило. Но время было такое. Враг не дремал, враг был везде, как нам говорили, да и продолжают говорить сейчас. Были назначенные ненавистные тираны и был родной и любимый, живущий, Слава Богу, с нами вождь.
Эту малость про эти заведения знали те, кто не имел к ним никакого отношения. А вот на тех кто посещал "почтовый ящик" по рабочей необходимости, то есть знал изнутри, что это такое, государство действительно возлагало особое доверие в хранении государственной тайны. Была эта тайна или нет, скорее, нужна была или нет, не буду утверждать, но доверие в ее хранении точно было. Выражалось это доверие при устройстве на работу в подписании кучи бумаг о неразглашении той самой тайны, неукоснительное выполнение всех подписанных требований в течение срока работы, а по увольнении с работы, если такое будет, это доверие обеспечивало бывшему работнику невыездные срока от пяти лет и выше, а кому и пожизненно, в соответствии с занимаемой должностью и степенью секретности. А что такое невыездной срок - это тоже знали все. Но поскольку практически вся страна итак была невыездная, за исключением "лучших людей", то этот факт мало учитывался при устройстве на работу. Все равно заграницу никогда не увижу, рассуждали многие, свято веря в незыблемость традиций советского строя.
Вот и я, в свое время, подписав кучу бумаг, которые затем были отправлены в очень солидное учреждение для проверки моей благонадежности и лояльности, и в соответствии с положительным результатом, пришедшим оттуда (иначе бы не приняли), влился в тесные ряды хранителей государственной тайны. Надо сказать, что среди всех бумаг была одна любопытная инструкция о том, что должен отвечать каждый на вопросы тех, с кем вообще не желательно общаться Советскому человеку. Теперь и я, как Гайдаровский Мальчиш-Кибальчиш, знал такую-то тайну, вернее, знал, что есть тайна, только не знал, какая именно, зато уж будьте уверены, знал, как дать достойный ответ любому лицу со шпионскими намерениями, но шпионы как-то не выстраивались в очередь в жажде узнать запретное. Хотя, пардон, один раз на Марсовом поле, подозрительный тип пытался на ломаном русском спросить, как пройти на Невский, но мой уверенный классический школьный английский быстро убедил его в отсутствии перспектив на дальнейшее сотрудничество. Наших голыми руками не возьмешь. За меня Родина может быть спокойна. Граница, как говорили, на замке. Что это я про границу? Причем тут граница? Да, собственно, ни причем. Хотя...
- Нужно помочь нашему подшефному совхозу - сказал начальник, подозвав меня к своему столу. Шутка? Не похоже. Он мог пошутить. И даже тогда, когда его усы расплывались в улыбке, было не понятно, говорит он серьезно или нет. В эту минуту усы были статичны и поводов для шуток, вроде бы, не было.
- А, что он просит о помощи именно меня? - спросил я.
- Всех и тебя в том числе. Мы - шефы, а шефы должны помогать подшефным. Сейчас требуется два человека от нашего сектора, погода хорошая, молока попьешь, да и послать кроме тебя больше некого, ну как, согласен?
- Ну, если, больше нЕкого и если его устроит моя помощь, тогда согласен. А кто второй, кого больше нЕкого?
- Вторая, Люба К-кая поедет.
Я покосился на стол за которым сидела Люба, он был пуст. Странно, подумал я. Дело в том, что вне ее присутствия Любу называли не иначе как "наша Любочка" и уж никак не по фамилии. К чему такой официоз вдруг? Точно не шутит.
- Когда ехать?
- Через неделю. Да, а завтра принеси паспорт, отправим его куда надо, через несколько дней получишь обратно.
- Издеваетесь, Виктор Дмитриевич, можно подумать, я в заграничный совхоз еду?
- Почти, он в погранзоне, порядок такой. Туда просто так не въезжают, - заключил начальник.
Я сделал, как он сказал, и забыл о нашем разговоре. Через неделю он вернул мне паспорт.
- Завтра на Ф-ском электричка, подробности у старшего группы, зайди в соседний отдел. Удачи!
- Ага, ссибо.
Паровоз за стеклянным колпаком, на котором наш вождь в апреле 1917-го прибыл в Петроград, никогда не был одинок. И людей там собиралось не меньше чем у Мавзолея в Москве, хотя с более утилитарной целью, чем почтить память учителя. Паровоз служил прекрасным ориентиром для встреч с прибывающими или сбора отбывающих. Люба уже стояла у паровоза, и хорошо, ведь она единственная, кого я знал из группы.
- "Литературку" взяла. Нам только на электричке полтора часа ехать. А ты взял что-нибудь?
- Нет. В окно, посмотрю.
Она успела почитать газету и покимарить с ней в руках до того, пока мы вывалились на станцию М-то. На площади при вокзале (громко сказано) уже стоял рейсовый "Львовский", который и должен был нас доставить до места назначения. Прошло несколько минут после отбытия, как наш автобус с асфальта свернул на грунтовку. Пассажиры стали закрывать форточки, чтобы сохранить остатки свежего воздуха. Я же смотрел на железную штангу, привод открывания передней двери, которая громыхала вместе со створками, образуя приличную щель, в которую стремилась проникнуть дорожная пыль. В таком грохоте не поспишь.
- Сколько нам ехать? - спросил я у Любы.
- Больше часа.
Переживем, подумал я. И, действительно, пережили и даже больше, чем я думал.
- М-во проехали, - сказала Люба, роясь в своей сумочке, - Погран-пост. Доставай документы.
- Какие документы? - тупо вырвалось у меня, как будто я не знал, какие бывают документы подтверждающие личность.
В ней, видимо, когда-то умер преподаватель.
- Пас-порт,- по слогам проговорила она.
Следующая моя фраза выглядела еще глупее, но это была правда:
- Я его дома оставил,- еще тупее сказал я и, пытаясь оправдаться, добавил:
- Во-первых, мне никто не сказал, что его нужно брать с собой; во-вторых, у меня же его брали на Л-ый, а, в-третьих, что мне дояркам семейное положение показывать?
- На Л-ом, проверяли документ и списки. А как пограничники по спискам узнают, что это именно ты?, - спутница-преподаватель добила меня своим логичным вопросом.
- Ну, ладно, все равно паспорт дома. Что делать-то?
- Ничего, вдруг пронесет.
- Ага, скорее меня.
- Не смешно.
- Смешно не смешно, что делать-то мне, сдаться?
- Будет проверка, сиди и молчи.
Автобус остановился, привод потянул створку двери, и вместе с клубами пыли на подножку поднялся серо-зеленый военнослужащий с папкой. Сначала он поздоровался с водителем, а потом взял в руку список от нашего старшего и стал его сравнивать со свом в папке. Несколько минут в полной тишине он изучал бумагу, иногда поднимая голову, как будто он знал какому лицу какая соответствует фамилия. Тишина действовала напрягающе. Нужно как-то снизить напряженность, подумалось мне. Я не нашел ничего лучше, видимо нервное, чем спросить у Любы:
- Ты, ведь, меня не выдашь?
- Дурак, - не открывая рта сказала она.
Мне, конечно, раньше приходилось слышать это слово от противоположного пола по разным поводам, но только не с такой интонацией. И только тут до меня дошло, что дело серьезное, и она боится за меня больше чем я сам.
- У всех документы есть? - вдруг, как гром среди ясного неба, издевательски прозвучал вопрос пыльного пограничника. Его взор уже был оторван от списка и блуждал по головам пассажиров. И тут же, со всех сторон автобуса закричали:
- Есть, есть, конечно есть,- и практически все, и Люба тоже, продемонстрировали их наличие, подняв руки с паспортами. Молчал только я, вжавшись в сиденье, глупо делая вид, что недослышал и могу в любой момент продемонстрировать наличие того, что нужно проверяющему. Вот, сейчас как спросит у меня:
- А где твой документ?- «Что делать? Что делать?»- мелькало в голове.
Но тут пограничник протянул список старшему: "Езжайте," - и вышел из автобуса. Фу, пронесло. Водитель включил зажигание, привод затолкал створки двери за вышедшим, и мы тронулись. В молчании проехали мост, я оглянулся и посмотрел назад. За синею полоской реки В-са, покрытой клубами пыли от автобуса, оставалась Родина. Сознание отказывалось понимать, как это, уж точно не заграницей, но уже, вне Родины, хотя еще на нашей территории, да еще без паспорта. Как-то стало тоскливо.
- Может, нужно было сдаться? - спросил я у Любы. Надо же было прощупать почву после неудачной шутки.
- Ага. А что не сдался?... Спасибо бы лучше сказал, что все обошлось, - пробурчала Люба.
Доигрался? Надо восстанавливать дипломатические отношения.
- Спасибо. Не мог я сдаться, я ведь раздолбай, а не дезертир. Как я поеду обратно, когда Совхоз без моей помощи задыхается?
- Сейчас, разбежался, обратно. Посидел бы сначала пару суток в каталажке. Хочешь?
- Нет, не хочу, а откуда ты знаешь? Я так понимаю, я не первый, кто ехал без документов, но первый, кто проехал?
- Понимай как хочешь, -все еще ворчала Люба.
- Хорошо. Спасибо, спасибо. Может, скажешь, что дальше делать, ты ведь теперь соучастница, мы теперь преступная группа.
Сначала она, видимо, хотев парировать, сделала вдох, задумалась, а потом сказала:
- Придумаем что-нибудь.
Отлично, подумал я, "что-нибудь", оптимистка. Я сразу стал представлять себя пролезающим темными лесами с сухим пайком, а затем переплывающим водные преграды с одеждой на голове и с соломинкой во рту. На большего моей фантазии не хватало. Что придумаем?
Автобус распахнул двери, конечная. Мы десантировались из автобуса и у всех, кроме меня, сразу образовались какие-то дела. Я остался торчать как тополь на Плющихе перед центральной усадьбой совхоза с победным названием "Триумф". Через некоторое время прибежала Люба:
- Вот ты где (как будто я куда-то уходил). Мы будем жить в З-во, а вы остаетесь в Б-ом, я сказала старшему от предприятия. Все пока, - и она побежала в сторону огромного армейского, "Урала", куда в кунг запихали всех женщин, и он, ревя двигателем, уехал в неведомом мне направлении. Старший группы собрал мужчин и повел нас в дом, где уже жили ранее прибывшие наши коллеги. Весть о моем чудесном приезде, не в смысле персоны, а в смысле способа приезда, быстро распространилась среди обитателей дома, внеся в их монотонную деревенскую жизнь изрядную порцию свежести, поскольку женщины жили почему-то далеко, а водку уже никто не хотел, хотя это звучит странно, но только для тех, кто никогда не пробовал водку череповецкого разлива. Надо сказать, тошнотина редкая, но именно такой торговал местный магазин. Несмотря на мои опасения, меня встретили как родного, дружественно и участливо. Я не понимал, почему мой противоправный поступок не то, что не осуждается, а даже никого не волнует, скорее веселит. Я вспомнил нашу школьную пионервожатую, которая отчитывала вашего покорного слугу за недостойное поведение, который предложил дать название отряду - "Зенит". Вот преступление, так преступление, страшно сказать. А тут, почти за границей и без паспорта, а всем смешно.
- А вдруг я за границу убегу?
- Сразу выдадут, обратно. У нас с финами договор выдавать любого. Да, ладно, не печалься, подыщем тебе невесту, женишься, на свадьбе погуляем, будем к тебе летом в гости ездить.
- Без паспорта не жените, - отбивались остатки моего юношеского максимализма.
- Гражданским браком.
- Тогда точно в Финляндию уйду, пусть выдают.
- Ага, сразу на нары. Кто тебе поверит, что ты хотел на Родину вернуться, убежав за кордон, а главное, кто тебе поверит, что ты границу без паспорта пересек? Ты ж знаешь, что "тут врагу заслон поставлен прочный", как в песне поется. Попал ты, брат, в политику. Так что забудь эту идею и осваивайся. А тут воздух, молоко, грибы, рыбу лови. Телек и тот только финнов показывает. Дров тебе заготовим. Живи и радуйся. Никто тебя не выдаст, - добивали меня шутники. Очень не хотелось верить в осуществление таких перспектив, но и путь возвращения домой стал казаться реально нереальным. Неужели действительно придется пробираться ползком темными лесами? В голове поселились какие-то детсадовские глупости, в которые даже не верил сам. Уже подходила к концу вторая неделя моего незаконного пребывания, когда одним солнечным утром, идя с речки, я увидел, как к нашему дому подъехал ГАЗ-66, вышел из него человек и, увидя меня, протянул мне руку, в которой мелькнула знакомая обложка с гербом.
- Держи, скажи спасибо коллегам. Хорошо, что мне нужно было по делам в город ехать, - сказал он серьезно, видимо, надеясь, что со мной уж точно это никогда не повторится. Язык заклинило так, что я, не веря во все ныне происходящее, мог только промычать: "Угу."
И как все оказалось до банальности просто, не меня доставлять до паспорта, а паспорт привезти ко мне. Простое чудо.
Возвращался я вместе со всеми легально, а когда на погранпосту показывал свой документ, то подумал, что для тех, кто не знает, не было никакого нарушителя (это я про себя), не было того пограничника, который не проверил у всех документы, не было старшего, который привез мне паспорт. Главное, что граница на замке.
Lubova Lenska:
А я в таких местах тоже побывала. Даже и назову те суперсекретные места. 1.Красивейшее на земле место Вардзиа. Кто не знает - горы и пещеры. Граница с Турцией, членом инфернального блока НАТО. В местном кабаке пара аборигенов весело ловили летучих мышек. При въезде страж имел грозный взгляд, который вперил почему - то не в паспорт, а в декольте. Думаю, отсутствия паспорта и не заметил бы. 2. Пгт Острино. 18 км от польской границы. Паспорт проверяли, но как-то вяло, без огонька, поверили на слово. В выходные поехали на ту границу-почти. Туда как -то по мультивизам проникали поляки, якобы к родственникам в составе собранной дядей Йосей земли русской, с огромными баулами всего, в основном тряпок и косметики, хотя в означенном Острино, а также близлежащем райцентре Щучин тоже было немало дефицитов - финские тряпки, сапоги и книги (не финские). Поэтому за поехать туда в командировку насмерть бился весь отдел.
Чук Гек:
Полжизни прожил с отметкой ЗП в паспорте. Проблемы возникали когда находясь в отпуске теряешь паспорт. Выдавали справку, а купить билет на самолёт в погранзону по этой справке было невозможно!
Tatiana Tutaeva:
А ученический билет школьникам в городе, огороженном колючей проволокой вообще супер.
или
Journal information